Я страшно не хотел ехать в Коктебель. Чтобы туда не поехать, я придумывал сотню разных причин: записывался в кружок рисования, ночевал у друга, жаловался воробьям. Мне, кажется, они меня не понимали. Они не понимали, как можно не хотеть ехать к морю.
А я не понимал, как можно хотеть ехать на море, когда у тебя мама поэт. Да, да самый настоящий поэт, со своими заморочками. Лично я не против поэтов – я вообще ничего не понимаю в поэзии, – а мама понимает, поэтому она свой отпуск тратит на Волошинский фестиваль в Коктебеле. Ей здесь хорошо, а мне скучно. Стихи днём, вечером, на пляже, в кафе. Сдохнуть можно! Самоё главное, вокруг меня нет ни одного нормального человека – одни гении, поэты и писатели. Если бы не возможность прогулять школу на законных основаниях, ни за чтобы не поехал…
— Мам, мамуля, — противно гнусавил я и пытался проснуться. Поиграл пальцами ног, скинул одеяло на пол. Удивился, почему молчит мама. Она ведь ненавидит, когда одеяло валяется на полу. — Мама!
— Мишка, я тут.
— Тут батут воздухом надут… — зацепился я за «тут».
Мама сидела на балконе и смотрела вниз. Море здесь обычно тихое и спокойное. Вдали играли два дельфина.
— Мам!
— Аушки! — Она обернулась, и я увидел в её глазах тёмные облака.
Поэтическое настроение, сделал я вывод и разозлился. Я не переваривал её поэтические настроения. Это означает «сам поставь чайник», «сам сделай бутерброды», «сам — не опоздай в школу».
— Я поэт, зовусь я Мишка, от меня вам всем покрышка.
— Покрышка? — удивилась мама, и посмотрела на меня как на дурачка. — Миш, ты чего злой?
Я пощёлкал пальцами, как врач психиатр перед носом больного.
— Мам, пошли на море. Ку-па-ться.
— Сходи сам. — И уже увидела дельфинов ближе, показала мне. — Смотри дельфины.
И мы замолчали.
Надо подождать, решил я. Вдруг повезёт, и мама очень быстро вынырнет из словесного омута и вдохнёт морского воздуха. Кажется, и меня потянуло в словесный бред. По малости лет я сам чуть не вляпался в поэзию. Сочинял – мама была в восторге. На всех творческих вечерах вперёд выдвигала. Но у меня хватило мозгов с этим справится, а мама вот застряла – по полной.
— Леха звонил, его по балде зонтиком шандарахнуло, — сказал я, как бы между прочим.
Мама отреагировала моментально.
— Сын, что за слова?
И-ез! Сработало. Кажется, поймала.
— Шишак, говорит, в полбашки, а пельмень всмятку.
— Миш, какой пельмень?
— Пельмень – это ухо, эт литературное – Коми-пермяцкий округ, — фонтанировал я. Что-то подобное я где-то читал. — Мам, пошли на море.
Мама согласилась, стала тянуть с верёвок белье, складывать в кучу. Из кармана шорт вывалился магнит с видом горы Кара-Даг. Что за дурацкая привычка не проверять карманы перед стиркой!
Мама подняла магнит – гора Кара-Даг напоминала профиль поэта Максимилиана Волошина.
— Ты знаешь легенду про Кара-Даг? — вдруг спросила она.
Легенду я не знал. И честно говоря, вообще не собирался её знать. Кто-то один придумал, а кто-то другой толкает.
— По дороге расскажешь, — уклонился я от ответа, вытащил из кучи плавки. Они были обветрено сырыми и тёплыми. А, сойдёт! Все равно в воде промокнут.
На берегу стояла тётка и настойчиво предлагала прокатиться на яхте, по секрету сдавала позорную тайну: «Пока купаться не надо, ссакисброс — заболеете. Идите на яхте к Золотым воротам, там чисто и там сегодня дельфины. Видите – плескаются».
Дельфины поочерёдно, как азбука Морзе, всплывали бугорками.
Мама смущённо улыбнулась. Ей было стыдно, что денег на яхту нет.
Тётка улыбку оценила, словно брала плату не деньгами, а именно улыбками.
— Понятно. Все равно пусто! Билеты не дам, а Вадику скажите, что вы мои – от тётки Едани скажите.
На «Едани» мама удивилась, понятно, что имени такого не слышала. В другой раз бы пристала с вопросами: Что? Откуда? Почему?
— Бегите, — послала Едани маму, потому что заприметила группу молодых ребят. Они шумно проходили мимо. Но видимо мимо Едани пройти сложно – сработала профессионально. С ними яхта наполнилась сразу.
Я впервые увидел дельфинов на воле, да ещё так близко. Они шли вдоль яхты, почти касаясь её бортов. Вот протяни руку и потрогай глянец кожи. Я попытался представить, какая она должна быть на ощупь – не представил.
Утренняя прохлада наполнилась тяжестью воды и силой ветра. Она будто придавила плечи. Мама зябко поёжилась, позавидовала парням на скамейке у другого борта. Они развлекались на полную катушку. Их словно прорвало музыкой. Перегнувшись через борт, они дудели дельфинам джаз. Неплохо, кстати, дудели – профессионально, как в кинофильме «Весёлые ребята». Один изображал трубу, другой тромбон, третий – какую-то фигню, я даже и не понимал что это. Но они гудели в сцепленные кулаки, барабанили по спинам соседей, по борту, «пар-ра-па-ка-ли». Работали отлично, как часы.
Дельфины послушали, потом ушли, словно провалились на дно.
Яхта стала притормаживать у «Золотых ворот».
Капитан дал отмашку – «благоволил» купаться.
Пока я тянул футболку через голову, джазмены уже сыпались за борт, словно их сдувало в море. Они уходили под воду красиво – с лёгким плеском.
Плавал я плохо, а нырял ещё хуже – солдатиком, и не простым, а новобранцем.
Б-р-р, холодно!
Я шлёпал по воде, а мама кудахтала с высоты борта и ходила по палубе вслед за мной.
— Что ты делаешь? — боялась она за меня и одновременно мною гордилась.
По трапу уже кто-то возвращался – карабкался наверх. Мама узнала парня, который изображал саксофон.
— Вы что? От другой яхты отстали? — пошутили мама.
Я засмеялся в воде, а Саксофон вздрогнул – испугался. Я видел, как мама пожала плечами: ничего страшного вроде не спросила. Видать музыкальный слух есть, чувства юмора – нет. Бывает. Нечасто, но бывает. Сегодня, похоже, попался тот редкий случай.
Мама стучала по борту, требовала меня из воды, а Саксофон внимательно смотрел на неё, сушил волосы полотенцем.
Капитан дал гудок на возврат.
Все не торопясь стали подниматься на яхту, и тут Саксофон встал на борт.
— Вы решили остаться? — На этот раз мама не шутила, а он улыбнулся.
Он нырнул рядом со мной и долго не всплывал. Мне, конечно, плевать на него, но мама почему-то испугалась. Странно все это!
Мама сушила мне волосы и все выглядывала за борт. Успокоилась, только когда Саксофон поднялся. Он шёл по палубе, а за ним тянулась неровная мокрая полоса. Ничего себе! Он подошёл к маме вплотную, что-то вложил ей в ладонь. Это была монета. Согласитесь, это как-то неожиданно и довольно щедро.
Я, конечно, не очень разбираюсь в серебре, но мне очень хотелось, чтобы она была именно серебряной. Вон как блестит на солнце.
Мама испугалась, стала судорожно возвращать монету. А Саксофон отвернулся, сунул ноги в сланцы, заторопился в каюту переодеваний и больше оттуда не появлялся.
Когда тень яхты коснулась склона горы Кара-Даг, капитана вдруг прорвало на рассказ. Все сразу узнали, что ему нравится именно такая погода, когда солнце не печёт, а греёт, не обжигает глаза, а светить, как фонарь. «И именно в такую погоду Кара-Даг отдыхает. Кара-Даг – это место почитания Высших Сил. Это особая табуированная территория, где нельзя охотиться и удить рыбу, строит дома, воевать».
— Начинается, — разозлился я. — Урок географии?
— Там залив, там бухта, там дельфины, а т-а-м-м место обитания чёрной богини Кали, — продолжал экскурсию капитан.
«Кали» он произнёс с таким душевным трепетом, что я удивился интонации, и даже посмотрел на капитана. Он, кажется, действительно, в неё верит.
— Знаете, кто такая Кали? — спросил капитан.
Страшная старуха с ожерельем из черепов – это я запомнил из путеводителя по Крыму.
Ну капитан сам ответил на свой вопрос.
— Она символ разрушения, что одновременно означает символ созидания. Обновление через избавления от старого.
Мне надоело, что я ничего не понимаю – включил плеер…
Я тащился за мамой по берегу и злился на неё. Я очень обиделся за то, что она не продала монету там на яхте. Какой-то мужик предложил сразу приличную денежку, а она «нельзя», «надо вернуть», «сдать в музей». Ну почему у всех мамы как мамы, а у меня невесть что. Вечно хожу в мокрых трусах – противно.
— Я на творческую встречу с Коровиным, — обернулась мама.
— Не ходи, — попросил я.
— Не удобно, он же организатор фестиваля.
— Тогда я туда, — махнул я в сторону Тихой бухты.
— Так там же… — мама не договорила, застеснялась.
— Пойду сушить трусы к нудистам, — разозлился я.
— Миш, ну не обижайся, ну не могу я… не пойти.
— Когда ты будешь умирать от старости без лекарств, я вместо того, чтобы работать и зарабатывать, буду писать четверостишие на твой памятник… — Я бежал и плакал. Плакал, что обидел маму, и плакал от того что мне не во что переодеться.
На нудистском пляже я проболтался до вечера. Поначалу я стеснялся, а потом представил, что я на выставке в Пушкинском музее, на нудистов смотрел как на ожившие и обгоревшие статуйки. Мне сразу стало скучно и неинтересно. Я включил плеер.
А потом пришла мама. Потупив глаза, она старательно обходила всех отдыхающих на берегу.
— Ты совершенно не умеешь себя вести, — выговаривала она и пыталась натянуть на меня трусы. Она старалась не смотреть по сторонам. Вся это картина немного выбивала её из колеи, и поэтому она жаловалась. — Почему ты все время ставишь меня в подобные ситуации. Вот почему ты такой?
— А ты? У всех мамы как мамы – толстые, тупые, ленивые, — тихо бормотал я, чтобы мама не слышала.
Она услышала.
— Прекрати говорить гадости. Вот чем ты занимался целый день?
— Учил инглиш, — соврал я, хотя не совсем, я слушал песни на английском. В ушах застряла противная музыкальная пробка «ю-ю-ю, ай лайв ю».
Мама ласково шлёпнула меня по спине, словно показала направление движения.
— Пошли в кафе «Сладкая рыба». Коровин угощает.
— Не хочу. Давай просто купим пирожков и посидим на берегу.
Мама посмотрела на меня долгим взглядом, потом повела к тёткам, торгующими пирожками.
Мы сидели на берегу, ели пирожки и слушали море. Вскоре солнце как-то очень быстро укатилось за горизонт, сразу стало темно и прохладно. Вдоль набережной зажгли фонари, заиграла музыка. Пляж опустел, остались только мы с мамой и волны.
Мы сидели, молчали. Каждый думал о своём. Я не знаю, о чём думала мама, но я с радостью думал о школе, о том, что её прогуливаю, о том, что директриса тоже тихонько пишет стихи и мама её редактирует и даже помогла опубликовать в одном толстом журнале. Хоть какая-то польза от маминой поэзии.
— Дарю! — крикнула мама и кинула навстречу волне красный камушек. Волна, словно приняв подарок, с благодарным шелестом откатила назад, чуть задержалась, вернулась с охапкой водорослей.
— Спасибо! — засмеялась мама, поймала водоросли, ополоснула, стала укладывать в венок.
Я кинул в воду ракушку, волна ушла, пришла, ничего не принесла.
— Дарю! — мама кинула в волну венок из водорослей.
Волна ответила черным пером.
Я нашёл коктейльную палочку.
— Дарю! — крикнул я и стал ждать, когда волна унесёт палочку.
Я очень боялся, что волна придёт пустой. И она пришла — пустой. Вот гадина! Сразу захотелось домой.
Между нами кто-то протиснулся, обнял нас с мамой за плечи, крепко прижал. Я уловил запах моря, рыбы. И мне стало как-то сразу тепло и уютно, словно кто-то спел колыбельную. Я поднял голову и страшно удивился этому человеку. Конечно же, я узнал его и, конечно же, не понял, откуда он здесь и зачем. Мама, кажется, тоже удивилась, растерянно улыбнулась.
— С трудом вас нашёл, — сказал Саксофон и поочерёдно чмокнул нас с мамой в лоб.
Мы смотрели на него с немым вопросом в глазах. Честно говоря, вопросов было уйма: Шутит? Ошибся? Больной?
Саксофон, кажется, не собирался нам ничего рассказывать, он замотал головой, словно кого-то искал. А вокруг никого – пустой берег, даже волны застыли, как замороженные.
— Давайте, давайте, — торопил нас Саксофон, — сейчас все начнётся. И кстати, меня зовут не Саксофон, а Дракон. Я охраняю покой богини Кали.
Я как-то сразу испугался. Несколько раз мысленно повторил и прокрутил в уме слова Саксофона и, не понимая их, впал в ступор. Прям как тогда на уроке географии, когда учитель спросил, где находится республика Татарстан. Это я сейчас знаю, а тогда я подумал, что это заграница и зачем-то полез в Африку. Нашёл! Учительница от смеха рыдала. Мне было стыдно. Но успокаивало только одно – смеялись только полкласса, вторая половина молчала – похоже, тоже не знали.
— Ах, Кали! — вдруг проговорила мама и стала многозначительно щипать меня за руку. Обычно она так делала, когда хотела предупредить об опасности.
Я её понял, стал подыгрывать. Здорово так, как настоящий артист.
— Да, да Кали – это интересно.
— Не верите? — улыбнулся Саксофон и вдруг запел. Между прочим, красиво пел. Пел он на непонятном языке, но так душевно и проникновенно, что слов и не надо было. Вполне хватало той энергетики, которой Саксофон наполнял воздух.
— Он чё, молится? — словно предчувствуя недоброе, тихо спросил я у мамы.
— Пошли отсюда, — не разжимая губ, уголками рта зашипела мама. Она щипала мне руку, я куксился и кривился. Её, наверное, не волнует, что у меня завтра вся рука будет в синяках. Утром покажу, пусть ей станет стыдно.
Мы отступали к набережной. Ещё пара шагов и мы бы исчезли в подворотне между магазинчиками, но тут Саксофон замолк и стал нас искать. Увидел, удивился, что мы чуть не сбежали.
— Вы чего там? Монету не потеряли?
— Н-н-н-е-т! — мама искренне испугалась.
Саксофон, кажется, понял наше состояние, улыбнулся, стал призывно махать рукой.
— Идите сюда — не бойтесь. Честное слово, не бойтесь, — он догнал нас. — Богиня Кали пригласила вас на свой день рождения, который она празднует раз в сто лет. Пригласила только троих: вас и Коровина. А вот и он.
Коровин шел по берегу с каким-то человеком. Вид Коровина как-то сразу меня успокоил, хотя желание сбежать не пропало. Вдруг Коровин возьмёт и пропадёт, исчезнет просто так. Но Коровин не пропадал, и человек, с которым он шёл, тоже не пропадал. Когда они вошли в лунный свет, я второй раз за последние несколько минут был потрясён. Человек, который шёл с Коровиным, ужасно походил на Максимилиана Волошина. Я узнал его бороду, вьющиеся волосы, сюртук, скатанные до колен брюки. Его босые пятки оставляли в песке глубокие круглые ямки. По тому, как воскликнула и перекрестилась мама, я понял, что она тоже его узнала.
— Это Волошин? — Кажется, мама боялась ответа. Когда Саксофон кивнул, мама перекрестилась ещё раз. — Но тогда он четвёртый?
— Почему четвёртый? — удивился Саксофон. — Волошин не в гостях, он у себя дома.
— Вам, что, по ночам делать нечего? — удивила меня и Саксофона своим вопросом мама.
Саксофон не нашёлся, что ответить. Он только развёл руками – ну вот как-то так.
Я улыбнулся. Саксофон тоже улыбнулся и протянул мне серебряную монету.
— Это твоя. Не потеряй.
Где-то я читал, что игра на гитаре «очень развивает гармоничное мышление». Причём здесь игра на гитаре? Зачем я это вспомнил? Непонятно. Может, слишком много впечатлений. Голову клинит, моё гармоничное мышление буксует, сознание вязнет в трясине непонимания. Оба-на! Мамочка, зачем ты научила меня думать так поэтически сложно. Нормальный пацан должен валить отсюда, а я сочувствую, сопереживаю, и хочу уже знать, что будет дальше.
Я прямо заболел этим желанием. Посмотрел на маму.
Она поняла, удивилась, взглядом спросила: «Не боишься?»
Я пожал плечами: «Интересно».
«Уж если огребать, то по полной», — подумал я, а Саксофон, похоже, прочитал мои мысли.
— Огребать не надо. Будет очень интересно! — Он поймал мою и мамину руку, потянул к берегу.
К тому времени подошли Коровин с Волошиным. При виде нас Коровин вздрогнул, с трудом улыбнулся. Не рад, понял я. Что плохого, если мы с мамой здесь. Ай, ладно, не хватало ещё бояться Коровина. Здесь он был совсем другим, тихим, не звёздным. Мама вежливо спросила, не устал ли он. Он вежливо ответил, что работа такая.
Постояли, помолчали.
Саксофон зачем-то стал трогать рукой воду, потом шлёпать по ней. А, понятно! Похоже, он звал дельфинов. А вот и они. В лунном свете их спины играли голубыми всполохами.
— Ребята, быстро! В случае чего, — напутствовал Саксофон дельфинов, – буду вам подсказывать.
Похоже, дельфины с Саксофоном не боялась вообще ничего.
Начали!
И что тут началось. Дельфины рванули с низкого старта, пошли по кромке воды на хвостах. Вода забурлила, и тут в лунном свете из воды стали появляться полупрозрачные водяные человечки. Все больше и больше. Они выходили на берег и становились аккуратными рядами. Некоторые выносили с собой стульчики, пюпитры, некоторые держали сачки, словно собирались ловить бабочек.
— Водяные гномы Карадаги, — успел бросить нам Саксофон и побежал в сторону лунной дороги, которая тянулась через всё море от горизонта к берегу. Там же стали скапливаться и гномы. Последним из воды появился самый маленький – взлохмаченный, весь в серебре и морщинах.
Нам выставили ряд стульев. Другой ряд выставили левее от лунной дороги.
— Будем думать, что это съёмочная площадка, а мы массовка – согласен? — то ли себя, то ли меня стала успокаивать мама.
Я вдруг пожалел, что не взял на это чудодействие фотоаппарат. А чудодействие меня убивало – типа удивляло, сносило крышу. Вот кому расскажу – не поверят. Будем надеяться, что все это скоро выйдет в эфир, и я честно всем буду рассказывать, что я участвовал в массовке. Главное, чтобы они не забыли выхватить нас с мамой из толпы, пары минут нам хватит.
Тут Саксофон попросил маму прочитать Богине Кали её любимое стихотворение о Белой кувшинке.
Прикольно! Это единственно мамино стихотворение, которое я когда-то читал. Я, конечно, не помню точно, чего там, но что-то там про воду, луну, берег.
Мама же так удивилась, что вылупила глаза. Я даже испугался.
— Но…но…но… — сначала замямлила она, потом вдруг вскочила со стула, и даже заорала на Саксофона. — Издеваетесь!!!
От её ора вздрогнули все: Саксофон, гномы Карадаги, Коровин, Волошин и я. Я удивился всех больше, потому что никогда не видел маму в таком растерзанном, нервном состоянии. Коровин посмотрел на неё, словно увидел впервые. Да, честно говоря, я вообще сомневаюсь, что Коровин видел или замечал её как человека и тем более как поэта. К этому она уже привыкла, а вот то, что её стихи нравятся Богине Кали, – это уж извините, подвиньтесь, – очень плохая шутка, никто не поверит. Естественно, и мама не поверила.
— Кали выбрала ваше творчество, как справедливейшее. — Саксофон хотел ещё что-то сказать маме, но она резко фыркнула, отослала его рукой.
«Потом поговорим», — понял я по взгляду Саксофона и порадовался тому, что, кажется, тоже научился читать чужие мысли. Я хотел похвастаться Саксофону, но он торопился. «До начало концерта всего три градуса движения земли, – бормотал он, уходя боком. – А они ещё не собрали, не сделали, не настроили».
«Совсем сдвинулся», думал я, наблюдая, как Карадаги с сачками стали осторожно ступать на лунную дорогу. Цепочка гномов потянулась туда, где на линии горизонта лежала огромная белая Луна. Гномы выстраивались вдоль дороги через равные промежутки и ждали, когда самый маленький гном в серебряном плаще дойдёт до горизонта. Около Луны обернулся и, словно дирижёр, взмахнул рукой. Смешно сказать, но я подумал, что Карадаги начнут играть на своих сачках, но они дружно стали собирать с поверхности воды лунную серебристую рябь. Быстро-быстро. Когда вся рябь была собрана, гномы вернулись на берег и также быстро, как по волшебству собрали из этих лунных серебристых бликов музыкальные инструменты: саксофоны, тромбоны, трубы, барабаны. Если бы они просто появились, как в сказке, я бы не так удивился, а тут происходило – как бы сказала мама – таинство рождения. Такого я не видел даже в кино.
Часть готовых инструментов гномы передали дельфинам, часть оставили себе.
Когда гномик в серебряном плаще вернулся на берег, все инструменты были собраны, а сами Карадаги сидели на стульчиках слева от нас. Недалеко от берега на море собрался другой оркестр – из дельфинов. У всех были новые саксофоны.
— А теперь не пугайтесь, — предупредил Саксофон. — Кали очень не любит меня в образе человека.
И Саксофон превратился в огромного дракона. Все это произошло с грубым звуком «пш-ш-ш», и запахом рыбьего жира. Фи, гадость! Хотя сам Дракон мне понравился. Прикольный такой. Блесковый. Я такой костюм видел на одной гимнастке — в цирке. Весь в серебристых чешуйках, а от головы до хвоста неоновая полоса, очень схожая с лунной дорогой.
И тут запели дельфины на саксофоне.
И даю голову на отсечение, что пели они про Белую кувшинку. Слов, конечно, не произносили, но мне казалось, что я слышал каждое.
Кали я увидел не сразу. Да, честно говоря, я не верил в её существование. Подумаешь, наговорил нам этот Саксофон. Ё-моё Дракон! Я обернулся, надеясь, что Дракон все-таки исчез, но он лежал на берегу и слушал музыку. Вдруг он встрепенулся, поднял голову. Я посмотрел туда, куда смотрел Дракон. А Дракон смотрел на гору Кара-Даг.
Кали стояла на вершине сооружения, сложенного из крупных каменных блоков, а само сооружение держалось на макушке Чёртового пальца. Мало того что держалось, оно ещё удерживало Кали. Как это все балансировало, только, наверное, нашему учителю физики было понятно. Лично я в этот момент тупил.
Богиня высилась во все небо. Она выглядела именно такой, какой её описывали историки: старой, страшной, с ожерельем на шее из людских черепов. Её чёрное платье полыхало серебром, как парча. Тканью не назовёшь, это больше походило на ночное звёздное небо. Лунный свет горел на её перламутровых сандалиях. Все сооружение и сама Кали были подсвечены поздним закатом. И создавалось ощущение огнедышащей лавы. Или нет? Честное слово, лава была настоящей, живущей. Когда лава касалась воды, она закипала, стелилась над морем туманным ковром.
Дельфины зажигали. Не выпуская из плавников саксофоны, они пели. Сказать, что играли, нельзя, это была именно песня. А ещё выдавали какой-то безумный танец. Хвост-живот-плавник-нос. Все шевелилось, крутилось, пело. Рыбы так не могут сложно танцевать, на крайняк они могут только так сложно мыслить. Хотя и мыслить вроде не могут. А может, могут? Вон же что вытворяют. Может, это мы для них немые твари, а они ничего – судя по песням на саксофоне – очень даже умные. Потом на морскую сцену вышли русалки, всплыли киты, спели морские звезды, сплясали водоросли, мама прочитала «Белую кувшинку», Коровин красиво рассказал про любовь к Дракону.
Как мне показалось, концерт очень быстро закончился, хотя уже наступало утро.
Когда Луна тронулась с места, Кали захлопала в ладоши. Все встали, поклонились. Кали улыбнулась и от нашего берега к Золотым воротам взглядом обозначила линию, словно проложила подсвеченную серебристым мерцанием дорогу. Потом она сошла со своего сооружения, оно тут же рухнуло с Чёртового пальца и развалилось на каменные глыбы. Кали величаво спустилась в расщелину под Кара-Дагом, оттуда ещё долго тянулся звук затихающего рёва.
Саксофон напугал нас, когда вновь заговорил по-человечески. Весь взъерошенный и уставший, он стоял позади нас и широко улыбался.
— Кали подарила нам дорогу к Золотым воротам. Надеюсь, монеты вы не потеряли?
Мама ничего не сказала, только кивнула. Саксофон потянул нас к воде.
Я, конечно же, боялся ступать в воду. Что я, дурак, на самом деле? А мама ступила и, проваливаясь по щиколотку, пошла. А впереди неё шёл Волошин, позади – маленький гном в плаще. Я обогнал его, вцепился в мамину руку, она улыбнулась, погладила меня по голове, это означало – не надо бояться. А я и не боялся: шёл с мамой и был счастлив, что у меня не какая-нибудь там тупая, некрасивая, ленивая тётка, а именно такая обалденная поэтическая натура! И только такую маму я хотел, только такую любил.
Мы пошли через Золотые ворота, я кинул монету так, чтобы она попала в них. Я старался. Если попаду, то сбудется самоё моё сокровенное желание.
Попал!!!